Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Моцарта не было слов после этой исповеди, он погладил старика по руке, потом подошёл к клавиру и сказал:
«Ещё раз послушайте, чтобы хорошо запомнить, а потом для меня сыграете вы».
Снова арфист напрягся как струна. Какое теперь может быть смущение, какая робость. Он теперь чувствовал, что после своего рассказа ему нельзя подкачать, здесь уже вопрос чести. Безмятежно зазвучала грустная баллада.
– 4 —
Тонкие пальцы Моцартовых рук дотрагивались до белых и чёрных клавиш, словно поглаживали цветы. Тема дозвучала. Арфист не дожидаясь, станет ли Моцарт играть ещё и в третий раз, встал, решительным шагом подошёл к арфе, взял её в руки, как дитя, нежно поставил у кресла и торжественно уселся. По нему было видно, что он готов с честью выполнить задание.
Моцарт остался сидеть возле клавира и смотрел на старания растроганного мужичка, который за короткое время их знакомства так по-разному смог проявить себя. И сейчас, несомненно, собирается показаться с наилучшей своей стороны. Он намерен не ударить в грязь лицом от имени всех чешских бродячих музыкантов. Он должен доказать, что достоин того внимания, что ему оказал маэстро Моцарт.
Арфист прикрыл глаза… Его душа погрузилась туда, в ту грустную мелодию. Тему- балладу, что проиграл ему только что по второму разу Моцарт. Через мгновение он широко открыл свои голубые глаза, и его пальцы дотронулись до струн молчавшей пока арфы, материнского приданого, разрисованного звёздами. И вот, как будто разбудили её волшебной палочкой, зазвучала арфа красивыми, за душу берущими звуками.
Теперь уже Моцарт превратился в статую. Жадно следил он за вдохновенным музыкантом, который играл с таким огнём, каждый звук просто бил ключом из самого сердца, переполненного энтузиазмом, напитавшимся Моцартовой музыкой. Тема закончилась. Мгновение сосредоточенной тишины.
Арфист опустил голову, задумался перед первой вариацией. Затем его голубые глаза засверкали, пальцы заколдовали над старой арфой и зазвучали прекрасные вариации на только что прозвучавшую тему. Тут словно птицы распевали на разные голоса, одна старалась превзойти другую, но все придерживались заданной темы, и каждая вставила своё словечко, и все были услышаны.
За первой вариацией после небольшого вздоха пошла вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая и, наконец, кульминация – седьмая вариация.
Арфа заиграла величавый ликующий гимн, тут уж сам Моцарт встал и подошёл к арфисту, а тот выглядел в своём воодушевлении как пророк, как апостол, возглашающий от лица всех неизвестных чешских музыкантов песнь любви и радости, так как именно ему выпала честь играть перед самим маэстро Моцартом.
Щёки его горели, косичка на затылке раскачивалась в такт с этой могучей заключительной седьмой вариацией, которая совершенно покорила Моцарта, так, что автор «Фигаро» аплодировал от всей души и кричал: «Браво, брависсимо!»
Музыкант растерянно кланялся и благодарил. Ему трудно было найти подходящие слова, он и всегда-то говорил довольно сбивчиво. За него всё сказала его арфа, матушкина арфа. Звёзды, которыми она разрисована, горели, как и глаза её хозяина, а сейчас эти звёзды были ещё и омыты каплями пота, падающего как роса с лица взволнованного бродяги, так славно отстоявшего честь матушкиного завета.
Моцарт горячо пожимал обе его руки, взял с клавира нотный лист и сказал:
«Спрячьте это на память. У вас каждая нота словно записана в душе, но и я запомнил все ваши ноточки, только у вас они в пальцах, а у меня в голове».
С благоговением взял арфист из рук Моцарта лист пергамента, для него это был волшебный лист, пропуск в рай. Старательно спрятал его в пёстрый жилет, застегнул зелёный выцветший сюртук, вытер пот со лба, пригладил волосы на висках и зашептал:
«Благослови вас Господь! Дай вам Бог здоровья, счастья…» Склонился к руке маэстро, порывисто схватил её и с горячностью поцеловал. Моцарт отнял руку и, как он заметил, у чешских музыкантов принято обнимать друг друга при расставании, он прижал арфиста к своей груди и ответил:
«И вам дай Бог здоровья и счастья!»
Арфист поплёлся к дверям, обернулся, ещё раз поклонился до земли, а Моцарт ещё раз пожал обе его руки, при этом вложил в них монету. Арфист шёл по лестнице явно помолодевшим, не чувствуя тяжести своего инструмента. Он спиной ощущал взгляд Моцарта.
Обернулся. Маэстро ещё махал ему рукой на прощанье из открытой двери. Как во сне вышел он с арфой на улицу. Какой-то мальчишка, бегающий в округе, налетел на него с разбегу, отскочил в сторону и начал подпрыгивать вокруг бродяги и дразнить его:
«Гоп-цоп! Гоп-цоп!»
Да! Таким образом мальчишки дразнили арфиста Хёсслера, когда видели его, прихрамывающего с арфой по улице, поспешающего своей каждодневной дорогой за куском хлеба. Косичка на его затылке подпрыгивала, а мальчишки кричали ему вслед: «Гоп-цоп». Так и прозвали старика – Цопанек*. /*Цопанек – Косичка/
Но на этот раз Цопанек не сердился, не отмахивался, как обычно, арфой, но только лишь остановился, поставил арфу, поднял указательный палец и очень важно произнёс:
«Если бы ты знал…».
Мальчишка обомлел. Открыл, было, рот, но арфист, увидев это замечательное оцепенение, снова повторил, грозя пальцем:
«Если бы ты знал… сам пан Моцарт…»
Недоговорил. Равнодушно обошёл паренька, достойно прошествовал по Целетной улице по направлению к Ностицову театру. Не горбился, расправил плечи, вышагивал как юноша. Начиналась метель. Тут арфист почувствовал что-то зажатое в руке, то, что Моцарт вложил ему туда при расставании. Открыл ладонь и увидел дукат.
Глава 8. Как Моцарт нашёл свой оркестр в Праге
или УЗНИК ГРАФА ПАХТЫ.
– 1 —
Как говорил сам Моцарт, его жизнь в Праге на мясопусте в том весёлом, сходящем с ума по «Фигаро», январе 1787 года, разве только сам чёрт мог выдержать. Со всех сторон поступали приглашения в гости. Он был, как говорится, нарасхват, его буквально рвали на части.
Всё это происходило благодаря поистине великолепному «Фигаро», который жил теперь вполне самостоятельной жизнью, распевался повсюду, заразил своим звучанием всю Прагу. Моцарт везде с ним встречался, потому, как его там и сям либо напевали, либо насвистывали, либо разыгрывали бродячие музыканты, так, что имя Моцарта в сознании Пражан полностью соединялось с именем Фигаро.
Каждый хочет Моцартом насладиться. Моцарт переходит из одного общественного сборища в другое. Уже от рукопожатий болит рука. Несколько раз удалось ему сбежать с очередного раута с певцами и музыкантами Ностицова театра в трактирчик на Темпловой улице, что в двух шагах от театра.
Тогда в тех театральных разговорах возникло между ним и артистами настоящее взаимопонимание. Рухнули все условности, говорили о своём ремесле. Всевозможные забавные истории так и сыпались одна за другой, кто, где жил, как приходилось играть и петь, с кем и какие приключились истории на сцене и в оркестре.
В таком-то вот братском сближении с артистами Ностицова театра и прошёл тот славный вечер, когда Моцарт сам дирижировал «Фигаро». Вот тогда он и произнёс те памятные слова о том, что его оркестр находится в Праге. Эти слова донёс капельник Стробах. Когда он, взволнованный, допытывался у Моцарта, стоя за кулисой, пока зрительный зал гремел аплодисментами и выкриками «Виват, Моцарт!».
Стробах сжимал обе руки Моцарта:
«Ну, как, маэстро, вы довольны?»
Моцарт в радостном порыве, запыхавшийся и ещё не остывший от Фигаровых мелодий, обнял его и быстро проговорил:
«Слышите, ещё музыка не успела отзвучать на сцене, а люди сходят по ней с ума, слышите, что выделывают? А вы ещё спрашиваете, доволен ли я? Скажу вам кратко и просто: мой оркестр здесь, в Праге».
Эти слова уже ночью разлетелись по пражским трактирам и закусочным, а с утра и по всей Праге. Как же гордо с того дня ходили оркестранты, ну просто с выпяченной грудью, а с ними и все любители музыки! Ведь Моцарт похвалил чешских музыкантов, а из них-то и состоит оркестр Ностицова театра.
Это были так называемые маленькие люди, вокалисты и хористы, перебивавшиеся с хлеба на воду, всё богатство которых заключено в словах «Золото в горле». Потеряв голос после мутации, они тут же берут в руки скрипочки, виолончель, флейты, кларнеты, гобои и продолжают играть с такой же любовью, как прежде пели, потому, что так велит им сердце. Они сыны Чехии, которая всем детям своим с молоком матери дарит музыку и пение.
Моцарт полюбил пражских музыкантов уже на первой репетиции новой симфонии, которую сейчас называют «Пражская». Сразу играли так, будто это произведение они давно знали, каждый такт звучал чисто и красиво, Моцарту и не надо было указывать, что и как он хочет, всё шло само. Но он ожидал настоящего триумфа и сильно волновался за оперу, за «Фигаро».
